Инертная и промёрзшая история о нескольких днях жизни писателя Сергея Довлатова, как и его творчество, не подчиняется главному закону драматургии. Тут нет героя, нет злодея. Никто здесь не идеален, все говорят о высоком, закусывают водку зелёным луком, много и мрачно шутят и проходят по каждому кадру тенью огромной несостоявшейся мечты.
Худшее, что может сделать с собой человек — решить стать писателем. Или ещё хуже — художником. Или актёром, но это вообще почти суицид. Непризнанные, хронически отвергаемые государством литераторы и живописцы живут в городе без солнца и бродят из стороны в сторону по тонкой грани между невозможностью говорить и неспособностью молчать. Довлатова по Герману-младшему сложно назвать их флагманом — он скорее один из многих. Он хочет говорить о том, что интересно ему, а не социалистическому строю; не может написать заказное стихотворение о нефтяниках, не обыграв многозначное в нашей стране слово «вышка»; не может купить дочери немецкую куклу. Большой человек, грандиозная личность, снова и снова выходит на заснеженные питерские улицы, чтобы убедиться, что его талант никому не нужен и выгулять собаку, которой ошейник не жмёт, в отличие от её хозяина.
«Довлатов» режиссёра Германа-младшего — размытый и совсем негероический портрет талантливого советского гражданина, чьи габариты с трудом помещаются в кадр, а мировоззрение — в государственный строй. СССР 70-х, переживший «оттепель» и находящийся в застое, требует от художников позитива. Но какой тут позитив, когда нет денег, нет работы, практически нет семьи. Глубоко интеллигентные высокообразованные люди живут в коммуналках и поют про «надежды маленький оркестрик под управлением любви». Чертовски маленький оркестрик, если быть точнее.
Сергей Довлатов не похож на героя байопика. Он присутствует почти во всех сценах, но почти не выступает вперёд, становясь связующим звеном между десятком трагичных историй, в которых он сам — ироничный рассказчик. «Бродский гений, а мы нет. Так и живём», — говорит Довлатов издателю и слушает рассуждения друга-поэта, будущего эмигранта и лауреата Нобелевский премии о том, как тот не хочет уезжать и что долго им обоим не прожить. Они не жертвы — скорее революционеры, которым не повезло родиться в эпоху, когда даже горячо любимая в нашей стране революция нежеланна.
Говорить об актёрах в «Довлатове» почти бессмысленно — их имена слишком громкие, чтобы ожидать чего-то заурядного. Козловский умирает в кадре как, должно быть, никто другой до него. Ходченкова изо всех сил старается склеить саму себя, но ничего не выходит. Светлая Лядова грустит по выброшенными рукописям, как по мёртвым детям. И, конечно, тёмная пока для нас лошадка — сербский актёр Милан Марич. Он слишком красив для Довлатова, но всё равно похож на большого доброго медведя, который попал в сувенирный магазин и всё пытается как-то выйти, чтобы ничего не разбить.
«Довлатов» — кино несложное для понимания, но пережить его тяжело. Зритель вряд ли влюбится в героя: он бабник, эгоист, циник и упрямец, он не хочет прогибаться, не хочет подстраиваться и уступать. И друзья его такие же, стоящие на распутье, выбирающие между эмиграцией, тюрьмой и жизнью без творчества, что для них хуже эмиграции и тюрьмы вместе взятых. При этом все они вызывают огромное сочувствие. Прожившие чуть дольше или умершие в самом расцвете, они — прозвучавшие далеко от дома новые голоса своей Родины, неспособной слушать хоть кого-то, кроме себя. Фильм — не просто намёк, а ярко выписанный сборник мыслей о том, как не надо поступать с людьми искусства. Есть подозрение, что оценят его лет через 20. В конце концов, это история о Довлатове.